pointed their fingers at him, laughing a bitter laugh;
admiring in secret his noble wide forehead, the maidens
unwillingly turned their eyes away, and frowned,
but he was deaf and blind, gazing not at the bronze but the future,
and thought: would a wreath of laurel become that brow?
РОПОТ
Красного лета отрава, муха досадная, что ты
Вьешься, терзая меня, льнешь то к лицу, то к перстам?
Кто одарил тебя жалом, властным прервать самовольно
Мощно-крылатую мысль, жаркой любви поцелуй?
Ты из мечтателя мирного, нег европейских питомца,
Дикого скифа творишь, жадного смерти врага.
A GRUMBLE
Bane of the gorgeous summer, meddlesome fly, why must you
torture me, ducking and weaving, clinging to face and to fingers?
Who was it gave you that sting that has power to cut short at will
thought on its albatross wings or the burning kisses of love?
You make of the peaceable thinker, bred on the pleasures of Europe,
a barbarous Scythian warrior, thirsting for enemy blood.
МУДРЕЦУ
Тщетно меж бурною жизнью и хладною смертью, философ,
Хочешь ты пристань найти, имя даешь ей: покой.
Нам, из ничтожества вызванным творчества словом тревожным,
Жизнь для волненья дана: жизнь и волненье – одно.
Тот, кого миновали общие смуты, заботу
Сам вымышляет себе: лиру, палитру, резец;
Мира невежда, младенец, как будто закон его чуя,
Первым стенаньем качать нудит свою колыбель!
TO A SAGE
Between cold death and the storms of life, in vain
you search for a port, philosopher, to call it peace.
Raised from the void by creation’s unquiet voice,
life is given for passion: passion and life are one.
He who escapes the common turmoil still decrees
cares enough for himself, with lyre or chisel or brush;
ignorant of the world, the baby senses its laws
and calls for its cot to be rocked with its newborn cries.
* * *
Филида с каждою зимою,
Зимою новою своей,
Пугает большей наготою
Своих старушечьих плечей.
И, Афродита гробовая,
Подходит, словно к ложу сна,
За ризой ризу опуская,
К одру последнему она.
* * *
Phyllis with each returning winter
makes a new winter of her own,
baring yet more her ancient shoulders
to freeze the thoughts of all the town.
So this funereal Aphrodite,
laying aside veil after veil,
as if preparing for a night’s rest,
comes to her final resting place.
БОКАЛ
Полный влагой искрометной,
Зашипел ты, мой бокал!
И покрыл туман приветный
Твой озябнувший кристалл…
Ты не встречен братьей шумной,
Буйных оргий властелин, –
Сластолюбец вольнодумный,
Я сегодня пью один.
Чем душа моя богата,
Всё твое, о друг Аи!
Ныне мысль моя не сжата
И свободны сны мои;
За струею вдохновенной
Не рассеян данник твой
Бестолково оживленной,
Разногласною толпой.
Мой восторг неосторожный
Не обидит никого;
Не откроет дружбе ложной
Таин счастья моего;
Не смутит глупцов ревнивых
И торжественных невежд
Излияньем горделивых
Иль святых моих надежд!
Вот теперь со мной беседуй,
Своенравная струя!
Упоенья проповедуй
Иль отравы бытия;
Сердцу милые преданья
Благодатно оживи
Или прошлые страданья
Мне на память призови!
О бокал уединенья!
Не усилены тобой
Пошлой жизни впечатленья,
Словно чашей круговой;
Плодородней, благородней,
Дивной силой будишь ты
Откровенья преисподней
Иль небесные мечты.
И один я пью отныне!
Не в людском шуму пророк –
В немотствующей пустыне
Обретает свет высок!
Не в бесплодном развлеченьи
Общежительных страстей –
В одиноком упоеньи
Мгла падет с его очей!
GOBLET
Sparkling with iridescent vapour,
goblet, how you bubble and foam!
Numb with cold your crystal glimmers
through a mist that warms the soul.
Here no noisy confraternity
hails you as the orgy’s chief –
free in mind, a pleasure seeker,
tonight I drink by myself.
All the treasures of my spirit
come from you, Cliquot my friend!
Now my thoughts are not imprisoned
by people, and my dreams fly free;
drinking you, inspired creation,
your vassal is not led astray
by the senseless animation,
the Babel of society.
If I cannot hide my rapture,
who is there to take offence?
No false friendships can uncover
the secrets of my happiness.
I shall not shock pompous fatheads
or kindle idiots’ jealousy
by pouring out my noble-hearted
sacred hopes for all to see.
So now, come, be my companion,
speak to me, unrivalled wine,
teach me the exhilaration
or the bitterness of being;
compassionately give new life to
memories that I hold most dear,
or call to mind the long forgotten
sufferings of other years.
Goblet of solitude!
You never
give new credence to the cheap
impressions of everyday existence
like some common loving cup;
nobler, richer, you awaken
with a wonder-working might
heavenly dreams or revelations
of regions hidden from our sight.
Let me drink alone henceforward!
Shunning crowds, the prophet sees
the bright light of inspiration
in the silent wilderness.
Not the old sterile distractions,
common passions, social lies,
but solitary intoxication
clears the mist that clouds our eyes!
* * *
Были бури, непогоды,
Да младые были годы!
В день ненастный, час гнетучий
Грудь подымет вздох могучий;
Вольной песнью разольется,
Скорбь-невзгода распоется!
А как век то, век то старый
Обручится с лютой карой,
Груз двойной с груди усталой
Уж не сбросит вздох удалый:
Не положишь ты на голос
С черной мыслью белый волос!
* * *
I have known them, storms, bad weather,
but I was young then, was another!
When day is dark and time oppresses,
Up from the breast a strong sigh rises
and spills out in a song of freedom,
scattering grief and care in singing!
But when the century brings old age
coupled with an avenging fate,
no vigorous sigh can then unseat
these twin weights from the weary breast:
in vain you seek to harmonise
white hair and a sombre mind!
* * *
На что вы, дни! Юдольный мир явленья
Свои не изменит!
Все ведомы, и только повторенья
Грядущее сулит.
Недаром ты металась и кипела,
Развитием спеша,
Свой подвиг ты свершила прежде тела,
Безумная душа!
И, тесный круг подлунных впечатлений
Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь; а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!
* * *
Days! What’s the use! This earthly life will never
bring anything unknown!
All is familiar, and we can only
expect the same again.
Poor foolish soul! Why be in such a hurry?
Too hot for your own good,
you grew to your noble maturity
before the body could!
And having soon run through the narrow gamut
of worldly incident,
cradled by dreams of life as once you knew it,
you fall asleep, but it,
the body, wildly staring, sees the morning
follow the night in vain,
then darkness swallow up the sterile evening,
crowning the vacant day.
КОТТЕРИИ
Братайтеся, к взаимной обороне
Ничтожностей своих вы рождены;
Но дар прямой не брат у вас в притоне,
Бездарные писцы-хлопотуны!
Наоборот, союзным на благое,
Реченного достойные друзья,
«Аминь, аминь, – вещал он вам, – где трое
Вы будете – не буду с вами я.»
CLIQUES
You live to guarantee for one another
your non-existent gifts, so fraternise;
but don’t expect real writers in your cavern,
poor band of scribblers, busy with your lies!
Oh no, my worthy friends of what was spoken,
huddling together, hear the Master who
now says: “Where two or three of you are gathered,
verily, I shall not be with you.”
АХИЛЛ
Влага Стикса закалила
Дикой силы полноту
И кипящего Ахилла
Бою древнему явила
Уязвимым лишь в пяту.
Обречен борьбе верховной,
Ты ли, долею своей
Равен с ним, боец духовный,
Сын купели новых дней?
Омовен ее водою,
Знай, страданью над собою
Волю полную ты дал,
И одной пятой своею
Невредим ты, если ею
На живую веру стал!
ACHILLES
Hardened in the Styx’s waters,
Achilles was a man of steel
prepared to face those ancient battles
with all his savage strength; the archers
could only wound him through the heel.
Doomed to put up a greater struggle,
baptised to live in modern days,
are you his equal in your powers,
you who uphold the spirit’s cause?
With the blessing of this baptism,
know you have given suffering
mastery of your life and fate.
And you are invulnerable only
in your heel, once you have set it
into the way of living faith!
* * *
Сначала мысль, воплощена
В поэму сжатую поэта,
Как дева юная, темна
Для невнимательного света;
Потом, осмелившись, она
Уже увертлива, речиста,
Со всех сторон своих видна,
Как искушенная жена
В свободной прозе романиста;
Болтунья старая, затем
Она, подъемля крик нахальный,
Плодит в полемике журнальной
Давно уж ведомое всем.
* * *
Thought, when embodied first of all
in the dense lines of poetry
is enigmatic, a young girl
in the unthinking public eye;
then, growing bolder, she steps out
already skilled and eloquent,
a woman who has come of age,
clear to the view on every side –
the novelist’s untrammelled page;
lastly, a gossipy old dame,
she fills the press’s echoing
dome
with strident disputatious cries –
we’ve heard it all a thousand times.
* * *
Еще, как патриарх, не древен я; моей
Главы не умастил таинственный елей:
Непосвященных рук бездарно возложенье!
И я даю тебе мое благословенье
Во знаменьи ином, о дева красоты!
Под этой розою главой склонись, о ты,
Подобие цветов царицы ароматной,
В залог румяных дней и доли благодатной.
* * *
I am not yet ancient as a patriarch; my head
Half-light and Other Poems Page 4
