Lost structure
Page 7
Стало быть, структуры разных языков и исторически сложившиеся коды могут существовать, но это не
структура языка как такового, не некая Пра-система, не Код кодов. Последний никогда не станет нашей
добычей. Никакое металингвистическое изучение элементарных механизмов языковой деятельности
невозможно именно потому, что в основе нашего говорения о механизмах таковой деятельности лежит сам
язык. Изучать язык значит только ВОПРОШАТЬ язык, давая ему жить своей жизнью.
Язык никогда не будет, тем, что мы мыслим, но тем, в ЧЕМ свершается мысль. Следовательно, говорить о языке не значит вырабатывать объясняющие структуры или прилагать правила речи к каким-то
конкретным культурным ситуациям. Это значит давать выход всей его коннотативной мощи, превращая
язык в акт творчества с тем, чтобы в этом говорении можно было расслышать зов бытия. Слово не есть знак.
В нем раскрывается само бытие. Такая онтология языка умерщвляет всякую семиотику. Место семиотики
занимает единственно возможная наука о языке - поэзия, ecriture.
Итак, всякое исследование структур коммуникации выявляет не какую-то залегающую в глубине
структуру, а отсутствие структуры, локус непрестанной "игры".
На смену двусмысленной "структуралистской философии" приходит нечто новое. Не случайно те, кто
сделал наиболее последовательные выводы из этой ситуации - мы имеем в виду Деррида и Фуко — никогда
не утверждали, что они структуралисты, хотя из соображений удобства структуралистами" называют целый
ряд ученых, объединенных некой тематической общностью.
Если в истоках всякой коммуникации и, следовательно, любого культурного феномена лежит
изначальная Игра, то ее не определить с помощью категорий структуралистской семиотики. Под вопрос
ставится само понятие Кода. Корни всякой коммуникации уходят не в Код, а в отсутствие какого бы то ни
было кода.
Как только язык начинают понимать как некую силу, действующую за спиной человека, как
"сигнификативную цепь", которая строится в соответствии с собственными вероятностными
закономерностями, онтологический структурализм (уже не структурализм) перестает быть методологией
изучения культуры и превращается в философию природы.
Научный анализ cигнификативных цепей оказывается чистой утопией. Если цепь означающих и истоки
это одно и то же, то как
23
возможен ее объективный анализ, ведь означающие нуждаются в непрерывном вопрошании, и, стало быть, в
герменевтическом толковании?
Как можно заниматься анализом означающих, пренебрегая теми значениями, которые они на себя
принимают, если истоки "эпохально" обнаруживают себя как раз в форме значений и придание "эпо-
хальных" значений модусам, в которых бытие, всегда скрытое от глаз, приоткрывается, оказывается
единственно возможной формой философствования?
В одном итальянском интервью Леви-Строс заметил по поводу "Открытого произведения" (1962), что
нет смысла ставить вопрос о структуре потребления произведения искусства: произведение можно
рассматривать как некий кристалл, отвлекаясь от спровоцированных им ответов адресата. Но если язык —
это изначальный локус, тогда наше говорение есть не что иное, как вопрошание Бытия, и стало быть, не что
www.koob.ru
иное, как непрестанный ОТВЕТ, оставляющий безответным вопрос о реальной структуре языка.
Если Последняя Структура существует, то она не может быть определена: не существует такого
метаязыка, который мог бы ее охватить. А если она как-то выявляется, то она — не Последняя. Последняя
Структура — это та, что, оставаясь — скрытой, недосягаемой и неструктурированной — порождает все
новые свои ипостаси. И если прежде всяких определений на нее указывает поэтическая речь, то тут-то и
внедряется в изучение языка та аффективная составляющая, что неотъемлема от всякого герменевтического
вопрошания. И тогда структура не объективна и не нейтральна: она уже наделена смыслом.
Итак, отправляться на поиски ПОСЛЕДНЕГО ОСНОВАНИЯ коммуникации значит искать его там, где
оно не может быть более определено в структурных терминах. Структурные модели имеют смысл, только
если НЕ ставится вопрос о происхождении коммуникации. Как и кантовские категории, они имеют значение
только в качестве критериев познания, возможного в круге феноменов, и не могут связывать
феноменальный и ноуменальный миры.
Стало быть, семиотика должна набраться мужества и очертить собственные границы при помощи
некоторой — пусть скромной — "Kritik der semiotischen Vernunft" (Критики семиотического
разума).
Семиотика не может быть одновременно оперативной техникой и познанием Абсолюта. Если она
представляет собой оперативную технику, то ей не следует предаваться фантазиям относительно того, ЧТО
происходит в истоках коммуникации. Если же она — познание Абсолюта, то она не может сказать ничего о
том, КАК осуществляется коммуникативный процесс.
24
Если же, напротив, предметом семиотики становится Происхождение всякой коммуникации, и это
Происхождение никак не поддается анализу, оставаясь всегда "за кадром", "по ту сторону" ведущихся на его
счет разговоров, тогда главный вопрос, которым должна задаться семиотика такого типа, это вопрос: КТО
ГОВОРИТ?
Мы не собираемся отрицать здесь законность этого вопроса. Мы даже полагаем, что такая постановка
вопроса открывает небезынтересные философские горизонты. Но вот тут-то и как раз потому, что вопрос
этот веками порождал совершенно определенный тип философствования, нам следовало бы еще раз
набраться мужества и спросить также об идеологии такого вопрошания, даже если сам вопрошающий
заблуждается насчет мотивов своего вопроса. Выявлять идеологию — одна из задач семиотики. Но для
этого надо верить, что семиотика возможна. А верить в то, что семиотика возможна, значит
руководствоваться уже другой идеологией.
Введение
В этой книге мы задаемся вопросом о том, что такое семиотическое исследование и каков его смысл.
Иными словами, такое исследование, в котором все феномены культуры рассматриваются как факты
коммуникации и отдельные сообщения организуются и становятся понятными в соотнесении с кодом.
Никто не спорит о том, что словесное высказывание, текст, составленный при помощи азбуки Морзе, дорожный знак представляют собой сообщения, построенные на базе принятых кодов, но семиотике также
приходится рассматривать сообщения, кажущиеся естественными, немотивированными, спонтанными, рождающимися по аналогии, например, такие как портрет Монны Лизы или образы Франки и Инграссии, и
более того, она рассматривает факты культуры, на первый взгляд, вовсе не связанные с коммуникацией, такие, как дом, вилка или система общественных отношений. Мы сознательно детально рассматриваем
вопросы визуальной коммуникации и архитектуры, — в противном случае семиотики уступят поле битвы
лингвистам и кибернетикам, чье оружие отличается точностью. Но если семиотическое исследование по
необходимости опирается на достижения лингвистики и теории информации, оно все же — и это одно из
положений, которые здесь отстаиваются, — не исчерпывается ни лингвистическими, ни информационными
методами
Естественно, возникает вопрос, имеет ли смысл рассматривать все феномены культуры как феномены
коммуникации Даже соглашаясь с тем, что это проблема точки зрения, всякий может сказать, что все это
придумано только для того, чтобы занять безработных интеллектуалов Как писали недавно в одном остром
памфлете, семиотические установки это не что иное, как очередное ухищрение бюрократии, стремящейся
еще раз проконтролировать то, что и так уже давно под контролем, скажем, установить такую систему
налогообложения, в которой "выступы" на домах будут считаться "балконами" И вся "новизна" в том и
будет состоять, что давно известное повернут другим боком. Коварный умысел полемиста, прописывающего врага по ведомству крючкотворов, пробуждая тем самым таящегося в каж-
27
дом из нас правдолюбца, ясен всем и вся. Но это как если бы Птолемей упрекал Галилея за то, что он, изучая
все те же Солнце и Землю, зачем-то при этом упорно ведет отсчет не от Земли, а от Солнца. Так вот, может
статься, что семиология, не претендуя на свершение великих революций, осуществляет скромный переворот
на манер Коперника.
www.koob.ru
***
Тот, кто согласен разделить эти воззрения, может приниматься за чтение первой части книги, которая
на первый взгляд может показаться добросовестным изложением всего того, что по этому поводу сказано; но наговорено столько разных и часто противоречащих друг другу вещей, что при систематизации
материала неизбежно пришлось осуществлять отбор. Вырабатывая дефиниции по ходу нашего пове-
ствования, доступного, но не эклектического, объективного, но и пристрастного, приходилось кое-чем
поступаться.
Далее рассматриваются визуальные коды от флажковой сигнализации до кинематографа, при этом
оспариваются некоторые мифы о прикладной лингвистике как всеобщей отмычке (clavis universalis). В
заголовке "Дискретное видение" слово "дискретный" использо
вано как антоним к слову "континуальный", с
тем чтобы выделить проблему идентификации различительных признаков в визуальной коммуникации.
Затем речь идет об архитектуре, градостроительстве и дизайне.
Здесь наша книга, дотоле исследовавшая вопросы кодов и их структур, стремящаяся по возможности
исчерпывающе определить понятие "структуры", переходит к трактовке эпистемологических аспектов
любого структуралистского дискурса. И обсуждает эту проблему применительно к таким сферам, как
этнология, литературная критика, музыкознание, психоанализ и история идей. У нас нет намерения
оценивать достоинства отдельных исследований, но мы хотим с предельной ясностью продемонстрировать, какие философские выводы следуют из представления — иллюзорного — о структуре как о наличном, уже
имеющемся, последнем и неизменном основании всех природных и культурных явлений, а также показать, что такой онтологический статус предполагает, как мы увидим, разрушение самого понятия структуры, онтологию Отсутствия, Пустоты, которая, согласись мы с этим, означала бы бытийственную
неукорененность любого нашего действия. Таков философский вердикт, истина в последней инстанции, обжалованию не подлежащая. И коли так, с этим велением Необходимости следует молчаливо согласиться, смирившись с реальным положением дел. Почему и закрадывается подозрение, а не слиш-