Но чувствую, что Музы наши дружны
Беспечной и пленительною дружбой,
Как девушки, не знавшие любви.
***
Leaving behind the groves of the sacred homeland,
The house, where the muse wept in lament,
I, cheerful and quiet, found a place
Upon an island, which was like a raft
That stopped in the thick delta of the Neva.
O, these peculiar mysterious days of winter,
Sweet labor and the light fatigue thereafter,
And roses in the washroom pitcher!
The alleyway was short and draped with snow.
The temple of Saint Catherine rose up
To face our doorway with its sanctuary wall.
I left the house early in the morning
And often walked on the untouched fresh snow,
To no avail trying to find the footprints
I left last night upon the pure white mantle,
Along the river, where like turtle-doves,
The schooners cuddled with each other gently,
And yearned for coastal waters until spring,
I slowly neared the old and rusted bridge.
There was a room, resembling a cage,
Beneath the rooftop of the noisy building,
Where like a siskin, whistling by the easel,
He cheerfully complained, and often spoke
With sadness of the joy he never felt.
I looked uneasy, as if looking in the mirror,
Upon the old gray canvas, and each week,
The semblance to the new depiction
Was even stranger and more bitter than the last.
Now, I don’t know where my dear artist is,
The one with whom I walked out through the window
Onto the very rooftop from the attic,
And stood upon the ledge before a deadly drop,
To see the snow, the Neva and the clouds, -
But I can sense our Muses must be friends,
Sharing a carefree, captivating friendship,
Like two young girls that never knew of love.
***
Не тайны и не печали,
Не мудрой воли судьбы -
Эти встречи всегда оставляли
Впечатление борьбы.
Я, с утра угадав минуту,
Когда ты ко мне войдешь,
Ощущала в руках согнутых
Слабо колющую дрожь.
И сухими пальцами мяла
Пеструю скатерть стола...
Я тогда уже понимала,
Как эта земля мала.
1915
***
These meeting didn’t leave
Any deep understanding of life,
No secrets and no grief,
Just a sense of struggle and strife.
Since morning, my arms trembled
With restless uncertainty, -
I had guessed the minute you’d enter
This evening to visit me.
I wrung the cloth in my fingers,
At the table, sitting so close…
Even then, I started to figure
Just how small this earth truly was.
1915
***
Думали: нищие мы, нету у нас ничего,
А как стали одно за другим терять,
Так, что сделался каждый день
Поминальным днем,-
Начали песни слагать
О великой щедрости Божьей
Да о нашем бывшем богатстве.
12 апреля 1915, Троицкий мост
***
We thought: we’re poor and don’t own anything,
But as we started to lose one thing after another,
So much that each day became
A commemorative day, -
We began to write songs
About God’s immense generosity
And about the wealth we once had.
April 12, 1915, Troitskiy Bridge
***
Как невеста, получаю
Каждый вечер по письму,
Поздно ночью отвечаю
Другу моему:
"Я гощу у смерти белой
По дороге в тьму.
Зла, мой ласковый, не делай
В мире никому".
И стоит звезда большая
Между двух стволов,
Так спокойно обещая
Исполненье снов.
1915
***
Each and every day I get
One letter, like a bride.
I’m responding to my friend,
Writing late at night:
“On my way into the dark,
I’ve stopped in white death’s den.
My dear, - don’t leave an evil mark
On another man.”
And a brilliant star gleams
Between two trees at night.
Calmly promising that dreams
Will soon be satisfied.
1915
***
Н.Г. Чулковой
Перед весной бывают дни такие:
Под плотным снегом отдыхает луг,
Шумят деревья весело -сухие,
И теплый ветер нежен и упруг.
И легкости своей дивится тело,
И дома своего не узнаешь,
А песню ту, что прежде надоела,
Как новую, с волнением поешь.
Лето 1915, Слепнево
***
For N.G. Chulkovaya
There are such days before the spring:
When meadows rest beneath the snow,
And dry and cheerful branches swing
When gentle warm winds blow.
You marvel at your body’s lightness
And do not recognize your home,
And sing again with new excitement
The song that once seemed tiresome.
Summer 1915, Slepnevo
***
Широк и желт вечерний свет,
Нежна апрельская прохлада.
Ты опоздал на много лет,
Но все-таки тебе я рада.
Сюда ко мне поближе сядь,
Гляди веселыми глазами:
Вот эта синяя тетрадь -
С моими детскими стихами.
Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.
1915
***
The evening sky is gold and vast.
I’m soothed by April’s cool caress.
You’re late. Too many years have passed, -
I’m glad to see you, nonetheless.
Come closer, sit here by my side,
Be gentle with me, treat me kind:
This old blue notebook – look inside –
I wrote these poems as a child.
Forgive me that I felt forsaken,
That grief and angst was all I knew.
Forgive me that I kept mistaking
&
nbsp; Too many other men for you.
1915
***
Не хулил меня, не славил,
Как друзья и как враги.
Только душу мне оставил
И сказал: побереги.
И одно меня тревожит:
Если он теперь умрет,
Ведь ко мне Архангел Божий
За душой его придет.
Как тогда ее я спрячу,
Как от Бога утаю?
Та, что так поет и плачет,
Быть должна в Его раю.
1915
***
He didn’t glorify or scold me,
Like friends or enemies might.
He left his soul behind and told me:
It’ll be safer by your side.
I’m concerned with one thing only:
What to do if he should die, -
An angel will take him from me
And return his soul to the sky.
How will I conceal his soul then,
Keep it hidden from God’s eyes?
If it sings and weeps so holy
That it belongs in paradise.
1915
***
Я знаю, ты моя награда
За годы боли и труда,
За то, что я земным отрадам
Не предавалась никогда,
За то, что я не говорила
Возлюбленному: "Ты любим".
За то, что всем я все простила,
Ты будешь Ангелом моим.
1916
***
I know that you are my reward
For years of struggle, sweat and pain,
For not accepting any sort
Of earthly pleasures under strain,
For never uttering the words
To my beloved: “You are loved,”
For me forgiving all to all,
You’ll be my Angel from above.
1916
***
Все отнято: и сила, и любовь.
В немилый город брошенное тело
Не радо солнцу. Чувствую, что кровь
Во мне уже совсем похолодела.
Веселой Музы нрав не узнаю:
Она глядит и слова не проронит,
А голову в веночке темном клонит,
Изнеможенная, на грудь мою.
И только совесть с каждым днем страшней
Беснуется: великой хочет дани.
Закрыв лицо, я отвечала ей...
Но больше нет ни слез, ни оправданий.
1916. Севастополь
***
All’s taken away: my love and my power.
The body, thrown into city it hates,
Finds no joy in the sunlight. With every hour,
The blood grows colder in my veins.
The merry Muse is lately full of grief:
She looks at me and doesn’t make a sound.
She lays her head, wearing the darkened wreath,
Upon my chest, exhausted and worn out.
Each day, my conscience rages in a daze:
It fumes, desiring a grand donation.
I used to answer it while covering my face…
But I’ve got no more tears or explanations.
1916, Sevastopol
***
Мы не умеем прощаться, -
Все бродим плечо к плечу.
Уже начинает смеркаться,
Ты задумчив, а я молчу.
В церковь войдем, увидим
Отпеванье, крестины, брак,
Не взглянув друг на друга, выйдем...
Отчего все у нас не так?
Или сядем на снег примятый
На кладбище, легко вздохнем,
И ты палкой чертишь палаты,
Где мы будем всегда вдвоем.
1917
***
We never quite learned to part, -
We wander slowly, side by side.
Outside, it’s starting to get dark,
I’m silent, you’re preoccupied.
We’ll enter a church and perceive
Baptisms, marriages, mass.
A minute later, we’ll leave…
Why is everything different with us?
Or we’ll sit on the trampled snow
In a dark cemetery, and sigh,
With a stick in your hand, you’ll draw
A palace for just you and I.
1917
***
Ты всегда таинственный и новый,
Я тебе послушней с каждым днем.
Но любовь твоя, о друг суровый,
Испытание железом и огнем.
Запрещаешь петь и улыбаться,
А молиться запретил давно.
Только б мне с тобою не расстаться,
Остальное все равно!
Так, земле и небесам чужая,
Я живу и больше не пою,
Словно ты у ада и у рая
Отнял душу вольную мою.
Декабрь 1917
***
You’re always enigmatic and new,
And I am ready to serve your desire,
But the love that I’m getting from you
Is a trial by iron and fire.
You don’t allow me to smile or sing,
You’ve forbid me to pray long ago.
And I’m glad to lose everything
Just so long as you don’t let me go!
Thus I live, without singing at all.
Neither the sky nor the earth is for me.
From both, hell and heaven, you stole
My spirit, which used to be free.
December 1917
***
Н.Рыковой
Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?
Днем дыханьями веет вишневыми
Небывалый под городом лес,
Ночью блещет созвездьями новыми
Глубь прозрачных июльских небес, -
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам,
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам.
1921
***
For N. Rykovoya
All is traded, betrayed, and languished,
Death’s black wing has been flashing in flight,
All is gnawed at by the ravenous anguish…
So how is it that we bask in the light?
In the day, the woods send a stream
Of a cherry scent through the town nearby,
And new galaxies shimmer and gleam
In the translucent night skies of July, -
And something wondrous nears the neglecte
d
Broken homes, on the verge of its entry,
Still unknown to us, but expected
And desired since the turn of the century.
1921
Муза
Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: "Я".
1924, Казанская, 2
The Muse
When at night I’m waiting her arrival,
Life, it seems, is hanging by a thread.
Glory, youth and freedom cannot rival
The joy she brings me, with a flute in hand.
She enters, and before I can discern her,
She stares at me with an attentive eye.
“Were you,” I ask, “the cause of the Inferno
For Dante?” – And she answers: “I.”
1924, Kazanskaya 2
***
За такую скоморошину,
Откровенно говоря,
Мне свинцовую горошину
Ждать бы от секретаря.
1930
***
For all the foolishness I’ve said,
The punishment is heavy,
Final Meeting: Selected Poetry of Anna Akhmatova Page 3
